Было то самое прекрасное время года, когда уже не жарко и ещё не холодно. Блестело солнце, щебетали птицы, травы, как им и положено, зеленели. Жёлтых листочков было ещё совсем немного, и они сверкали, как крупицы золота на изумрудном фоне. А аромат, господи, какой же аромат стоял в осеннем лесу! Закари Вентер, бывший крестьянин, три недели назад поступивший на ратную службу в личное войско герцога Альбру́кского, покачивался в седле, верховая езда доставляла молодому человеку неизъяснимое удовольствие. Он был одним из дюжины воинов охранения при герцогском гонце, который вёз деньги в столицу для уплаты налогов. Гонец ехал впереди кавалькады, ратники за ним по двое. Все были достаточно беспечны и относились к своей миссии более как к увеселительной прогулке и предвкушали столичные развлечения, в глубине души потешаясь над обычаем отправлять деньги с таким грозным сопровождением. И где? В центре самого просвещённого и безопасного королевства, где про разбойников уже лет пять и слыхом не слыхивали. Где-то, может, и промышляли они в глухой провинции, но здесь, в последнем лесу перед столичной заставой, откуда им взяться? Да ещё и среди бела дня. Закари ехал сразу позади гонца. В пару ему достался Бертран — добродушный мужик лет сорока пяти, любитель почесать языком и не дурак выпить. Он вводил молодого в курс дела, периодически доставая откуда-то из-под нагрудника небольшой мех. Прикладывался, крякал негромко и вещал: — А ты знаешь, что герцог-то наш тоже из служилых. Как же? Он был ратником ещё у старого герцога Альбрукского Карла Велеречивого. — Скажешь тоже… — хмыкнул Закари. — Мне не веришь, спроси, кого хошь, — разозлился старик. — И слова не скажу больше. На кой рассказывать, коли тебе веры нет? — Ну прости, прости, дядька. Просто чудно́ это всё. Как это так возможно из грязи в князи перепрыгнуть? — Ладно. Слушай тогда и не перебивай, — добродушно разрешил бывалый воин. — Мы ж вместе с ним начинали. Оба из одной деревни. Оба служили верой и правдой, но у него ловчее, что ли, получалось. И заслужил я только шрамы да перстень вот этот памятный, а он рыцарское звание и захудалую деревушку с тощими крестьянами. А потом, на войне, спас жизнь самому герцогу, и пожаловали ему титул баронета и две зажиточных деревни друг от друга через речку. А потом, уж не знаю, за какие-такие заслуги, отдал старый Карл, это уже когда сам на одре́, понимаешь, был, за молодца́ свою дочку. И стал простой солдат его светлостью. Вот ить как бывает… — Так а зачем же за безродного? Она красавица вон какая, герцогство чуть ли не лучшее в королевстве, хоть и приграничное. Мог хоть за принца её выдать. — Ну так пойди пойми. У них, у благородных, башка посложнее, чем у простых людей устроена. Я у изголовья стоял, слышал, как он нашему-то сказал: один, значит, способ у нас с тобой имеется, чтоб суврене́т у герцогства соблюсти. Женись, говорит, на дочери моей, и дело с концом… Бог его знает, что за «сувренет» такой. Даром, что Велеречивым прозвали, порой такие слова говорил, будто сам себе на потеху выдумывал. — Суверенитет. Это независимость значит. — А-а-а… Понятно. Бертран замолчал, о чём-то размышляя. Закари тоже задумался о превратностях судьбы. О том, что же он сам должен такое сделать, чтобы заполучить и богатство, и власть, и любовь в придачу… Тут ход его мыслей был прерван самым неожиданным образом. Гонец вдруг остановился и поднял руку. Бертран, похоже, задремал, потому что продолжал ехать. Закари пришлось позвать его по имени, чтобы старик очнулся. Да и остальные явно были не готовы быстро реагировать. Строй нарушился, отряд сбился в кучу. Шагах в тридцати впереди поперёк дороги лежало дерево. На стволе сидел какой-то неопрятный тип в капюшоне. С десяток подобных стояли за ним с разнообразными орудиями крестьянского труда в руках: вилами, косами, цепа́ми. Выглядели они весьма недружелюбно. — Ребята, а что это вы здесь устроили? — закричал проснувшийся Бертран. — Зачем дерево такое красивое сгубили? Ох не похвалят вас за это королевские лесничие… Тип спрыгнул с дерева, подошёл на несколько шагов ближе и скинул капюшон. Оказалось, что он кривой и отсутствие правого глаза прикрывает перевязью из чёрной тряпки. — Мы не разбойники, как вы, господа, могли подумать, мы отряд мятежников. Меня Питер кличут. А кто вы такие? — произнёс он деловито. Гонец надменно отчеканил: — Послушай-ка меня, Питер ты одноглазый. Мы состоим на службе у их светлости герцога Альбрукского, имя которого наводит ужас на разбойников по всему королевству. Если с нами что-нибудь случится, с вас со всех шкуры заживо сдерут! Очевидно, эта угроза действия не возымела; со всех сторон из-за деревьев донёсся грубый смех. Гонец заёрзал в седле и уже менее уверенно добавил: — И с ваших жён… и с детей… сдерут. — Господин хороший, остановитесь, умоляю вас, — явно издеваясь, произнёс предводитель повстанцев, — пока вы до родителей не добрались… Мы лишь хотим избавить вас от ненужного бремени. Клянусь, вы и ваши спутники сможете следовать дальше совершенно невредимыми, если отдадите нам то, что предназначается этой зажравшейся скотине королю. Гонец уже собрался с духом, к нему вернулся надменный тон. — Не понимаю, о чём ты говоришь, мерзавец. А ну прочь с дороги! — А что это такое у вашего седла? — Питер указал пальцем на перемётную суму с деньгами. — Не позволите ли взглянуть на содержимое? — Одним глазком? — гонец оглянулся на ратников, гордый своей шуткой. Те послушно засмеялись. — Так я тебе, чёрт кривомордый, собственноручно этот твой последний глаз вырежу. Ты, свинья эдакая, действительно полагаешь, что толпа чумазых пейзан может напугать бывалых воинов? — Господин гонец, вы подвергаете опасности не только себя, но и своих людей. Подумайте, насколько ваши жизни ценнее кружочков жёлтого металла. — Наши жизни принадлежат герцогу, а золото королю, и не тебе, псу шелудивому, разевать пасть на то и на другое! — Умоляю вас перестать браниться. Бог свидетель: вы вынуждаете меня идти на крайние меры. Гонец не стал отвечать на эту невнятную угрозу, выхватил меч и направил коня на кривого. Тот махнул рукой. В следующий миг раздался свист разрезаемого воздуха, затем глухой металлический удар. Гонец откинулся назад, а затем безжизненно сполз с остановившегося коня в дорожную пыль. Из нагрудника его доспеха, с левой стороны, торчало оперенье арбалетного болта. Ратники выхватили мечи и опустили забрала. Они ждали команды от старшо́го. Бертран открыл было рот и выпучил глаза, но кривой опередил его. — Господа! Предостерегаю вас, мои ребята кругом, они в минуту нашпигуют вас стрелами так, что вы станете похожи на дохлых ежей. После непродолжительного колебания Бертран потупил взор и произнёс: — А ну, ребята, делай как я! Тогда и живы все, даст бог, останемся, и господину нашему ещё послужим… И вложил свой меч в ножны. — Надо же, какое мудрое решение! — восхитился предводитель мятежников. — Слушайте его, парни, коли до почтенных лет дожить желаете. Растерявшиеся ратники один за другим исполнили трусливый приказ. Последним повиновался Закари. Питер развеселился: — Первый гонец от маркиза Ми́рланда был. Ну так там и охрана не вам чета: шестеро в бархате и со шпажонками. Мамкины щёголи. Накостыляли мы им, всё ценное отобрали да и отпустили восвояси. У каждого по арбалету было дорогому в серебряном окладе. Хороши арбалеты. Думаю, ваш гонец оценил… Вы посмотрите кто-нибудь, пока суть да дело, что там с ним. Может, жив ещё, слова последние сказать хочет. Закари спешился и пошёл к гонцу. — Вот потому и не быть тебе никогда рыцарем, — шепнул он, минуя Бертрана. Кривой продолжал глумиться: — У вас мы оружие отбирать не будем. Вы воины — для вас это позор. Сейчас ребята дерево с дороги стащат, и поедете себе дальше. А хотите, обратно езжайте. За следующей порцией. Мы тут подождём. Да, ребята? Ответом ему был дружный гогот как минимум пятидесяти глоток. Гонец оказался мертвее мёртвого. Лицо его было грозно — наверное, он не успел ничего понять перед смертью — болт пробил сердце. Закари пожалел беднягу. Неплохой парень был. Основательный. Сначала у барона какого-то посланцем служил, потом его виконт забрал, и, наконец, герцог в кости выиграл. Может, надеялся в итоге королевским гонцом сделаться. И вот погорячился, недооценил опасность. И всё. Карьера и жизнь псу под хвост… Предводитель тем временем продолжал балагурить: — Вторые от графа Голуа́та прискакали. Тоже бывалые воины. Упрямые, как бараны. Все полегли. Не оказалось у них такого мудрого командира, как у вас. Мы им могилку братскую обустроили на полянке, здесь неподалёку. Честь по чести. Тут к потерявшему ездока коню подошёл один из бандитов с арбалетом за спиной, возможно, как раз тот самый, что убил гонца, и начал вставлять ногу в стремя. У Закари мгновенно созрел план. Он вытащил незаметно кинжал, подскочил и заколол неловко карабкающегося в седло арбалетчика куда-то в почку. Взлетел на коня и вонзил в него шпоры. Гонцов скакун был один из лучших в королевстве. Закари направил его прочь с дороги в лес. Из кустов наперерез выскочили два оборванца один с топором, другой с вилами. Ратник уже держал в руке меч вместо кинжала, который остался в арбалетчике. В следующее мгновение один из нападавших лишился руки, другой головы. Конь нёсся галопом сквозь лес. Всадник еле успевал уворачиваться от ветвей и следить, чтобы жеребец не споткнулся о корни. Скоро Закари убедился, что погони за ним нет, выехал на дорогу и перевёл коня на рысь. В щите, подвешенном у ратника за спиной, торчали две разбойничьих стрелы. Только теперь он обратил внимание на боль. Бедро было в крови. Закари прижал к ране платок и так доскакал до столичной заставы. Рана оказалась пустяковой: стрела скользнула по кольчуге, порвала штаны и неглубоко оцарапала кожу. Ратнику наскоро перевязали рану и с почётом сопроводили в королевский дворец, где он и сдал золото казначею. Потом отвели на королевскую кухню. Закари ел с аппетитом, но почти не чувствовал вкуса изысканных блюд — в голове крутились картины произошедшего, а ещё он гадал, каким будет его вознаграждение. Он принял горячую ванну с помощью двух симпатичных и безотказных горничных, любезно подосланных мажордомом. После всего упал на пышную перину и мгновенно отошёл ко сну с чувством выполненного долга.

Номер TA5625/27/32/08D проснулся 3 сентября 2083 года в своём саркофаге и ещё несколько минут лежал с закрытыми глазами, переживая ощущения при переходе от гипносна к реальности и с удовольствием перебирая в памяти подробности пережитого во сне приключения. Шланги и присоски, отводящие различные биологические выделения во время сна, с чваканьем и шипеньем отошли от тела и скрылись в стенках устройства. 32/08 открыл глаза. На мониторе, вмонтированном в крышку саркофага, в обрамлении средневекового орнамента появилась статистика последней сессии игры «Время ведьм». Время в игре 76 часов 16 мин. 54 сек. Навыки: Верховая езда +83 Владение оружием: Меч/сабля/шпага +112 Кинжал/стилет/нож +56 Щит +25 Лук/арбалет +27 Осадные/оборонительные орудия +0 Лидерство +5 Дипломатия +13 Обаяние +48 Торговля +16 Лечение +33 Танцы +37 Любовные утехи +94 Богатство/благополучие: Золото +3 монеты Серебро +28,5 монеты Самоцветы +0 Титул/звание: Ратник. (Доступен следующий уровень). Прочие достижения: Уничтожены 4 противника. Покорены 3 женщины. Карма сместилась в светлую сторону на 28 пунктов. Общий опыт 549 очков. (Доступен следующий уровень). За активное прохождение игры добавлен бонус — 2 часа 13 минут к следующей игровой сессии. Пока 32/08 пролистывал статистику, саркофаг наполовину наполнился водой, горячими струями омыл тело, прополоскал волосы и почистил манипулятором со специальной насадкой зубы. Напоследок окатил холодной водой для бодрости. Мир игры «Время ведьм» понравился 32/08. Не приходилось ждать неделями каких-то интересных событий, увязая хоть и в приятном, но всё же рутинном виртуальном существовании. Карьерный рост по сценарию, похоже, тоже не заставит себя ждать. Интересно, какую награду получит его персонаж за инкассаторские услуги? Следующую сессию он заказал в этой же игре. Тем временем саркофаг тёплым воздухом высушил тело и обернул в серую рабочую униформу. Пора было выбираться наружу. Шестигранные индивидуальные устройства сна, ИУС, или попросту «саркофаги», имели объём в два кубометра и были уложены вплотную друг к другу, как пчелиные соты. Они занимали всё пространство от пола до потолка в три ряда. Обладатели верхних саркофагов спускались по металлическим скобам, и их любимой дурацкой шуткой было как будто случайно наступить на выползающего снизу соседа. В секции улья жили двенадцать пчёл. Выбравшись из стены с саркофагами, они попадали в узкое помещение площадью метров двадцать, выполнявшее функции столовой, в котором находились холодильник, аппарат для выдачи напитков и длинный стол с привинченными скамейками. В одном из торцов столовой имелась дверь в общий санузел на три унитаза и три раковины, в другом торце — выход в общий коридор улья. Интерьер секции был скуп и исключительно практичен. Только иллюминаторы саркофагов, подсвеченные голубым, оживляли унылую обстановку. Когда 32/08 вылез из своего ИУС, расположенного в среднем ряду, все уже толклись в общем помещении. В его холодильной ячейке лежали два контейнера с этикетками «завтрак» и «ужин». Их полужидкое, аморфное содержимое отличалось только цветом — различными оттенками зелёного. На пакете значилось: «Перед употреблением питательную массу разогреть!». Он никогда не разогревал. Глотал так; холодная масса вызывала меньше неприятных ассоциаций и почти не имела ни запаха, ни вкуса. Пчёлы неправильно называли питательную массу «Пластиковой кашей» — кроме синтетики она содержала достаточно ингредиентов растительного и животного происхождения. Для каждого жильца калории в ней были рассчитаны индивидуально в зависимости от телосложения и рода деятельности. Только что он уплетал фуа-гра под совершеннолетний сотерн на королевской кухне, а теперь запихивал в себя нечто склизкое. Этот контраст был ему давно привычен. Там были весёлые, предупредительные люди, здесь — угрюмые рабочие пчёлы, пожирающие скотскую жвачку и изрыгающие ругательства и скотские же шутки. И самое странное, что это были одни и те же люди. А одной из купавших его горничных вполне мог оказаться вон тот прыщавый юнец с испачканным зелёной слизью подбородком. 32/08 даже замотал головой, чтобы отогнать эту мысль. Он всей душой ненавидел реальный мир, но при этом понимал, что именно этого и хочет от него Система. Реальность должна быть адом, чтобы виртуальный рай казался в сто раз прекрасней… Противно завыла сирена, створки двери секции разъехались, и проход загорелся по периметру зелёным — пора было отправляться на работу. Пчёлы серыми ручейками вылились из секций и рекой потекли по коридорам. Часть потока всасывалась воронками ли́фтов, другая обрушивалась водопадами на эскалаторы. Наконец людское течение выливалось в бурлящую запруду вестибюля и выплёскивалось под напором на улицу, где снова распадалось на ручейки, утекающие в шаттлы заводских развозок. Медеплавильный цех был самым настоящим филиалом ада на земле. 32/08 работал оператором печи. Основной его обязанностью было мешать плавящийся металлолом. Он одевал специальную противожаровую куртку, сталеварские краги и шлем с мутным пластиковым забралом и шевелил двухметровым стальным прутом оранжевое варево, разогретое до температуры тысячи трёхсот градусов. Прут постепенно становился всё короче — плавился. Важно было не допустить застывания слоя, контактирующего с атмосферой. Как-то раз, в самом начале своей работы, 32/08 отвлёкся. Засмотрелся, как из соседнего тигельного жерла, разбрызгивая во все стороны огонь, льётся оранжевая лава. Вернувшись к печи, обнаружил, что поверхность расплава затянула твёрдая корка из мелких, слипшихся опилок, которые он высыпал за пять минут до этого и, видимо, не перемешал как следует. Он пробовал расшевелить потемневший шлак, но уже ничего не получалось. В панике горе-металлургу показалось, что печь необратимо испорчена. Тут прискакал хромой старик, обслуживающий соседнюю печь, выхватил прут и, беспрерывно извергая грязные ругательства, какими-то особыми приёмами разбил корку. Потом он узнал, что «старику» всего тридцать восемь… У тех, кто работал на заводе по нескольку лет, были суровые землистого цвета лица. Они не любили разговоров, и, казалось, вместо того, чтобы ответить, могут ударить болтуна за то, что тот отнимает у них время, которое можно было бы потратить гораздо полезнее — перемешивая металл. На обед в заводской столовой подавали жижу с повышенным содержанием легкоусвоя́емых углеводов и напитки с ударной дозой энергетиков. Двенадцать часов смены казались бесконечными, особенно последние два. До подвозки пчёлы еле плелись, преодолевая привычную, но не становившуюся от этого легче усталость. Единственным вечерним развлечением был ужин, богатый белками для восстановления мышечной массы. Прикончив его, все спешили укрыться в своих саркофагах. Пережив очередной одинаковый, всегда проходящий по одному нудному сценарию день, ровно в двадцать два ноль-ноль 32/08 вдохнул приятный запах снотворного газа и полетел навстречу волшебному сну.